трогать вообще, а вот женщин можно было полоснуть по задней части. В отношении мужчин, как можно понять, разбора не было.

Петр Аркадьевич Столыпин (1862—1911)

О подавлении крестьянских выступлений Столыпин писал: «Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам, мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось арестами, без порки». Всего в распоряжении саратовского губернатора в это время находилась почти целая армейская дивизия: пехота, казаки, пулемётные роты и даже артиллерийская батарея.

В Балашове Столыпину пришлось спасать от самосуда разбушевавшейся толпы земских врачей. В октябре 1905 года в Саратове между революционно настроенными жителями и монархистами стали происходить настоящие бои, начались еврейские погромы. Губерния была объявлена практически на военном положении. Столыпин писал: «Пугачёвщина растёт – всё жгут, уничтожают, а теперь уже убивают. Во главе шаек лица, переодетые в мундиры с орденами. Войск совсем мало, я их так мучаю, что они скоро все слягут».

Для расследования погромных явлений и командования всеми армейскими и полицейскими силами в Саратовскую и Пензенскую губернию прибыл бывший военный министр генерал-лейтенант В.В.Сахаров. Губернаторы восприняли его появление как признак недоверия к ним со стороны Петербурга. Появление Сахарова доставило местным властям лишние хлопоты и неудобства: высокопоставленному генералу потребовались для размещения отдельные хоромы, а для поездки по губерниям – специальный поезд, охрана. У замороченных и без Сахарова губернаторов Столыпина и Хвостова времени на всю эту «дипломатию» просто не было.

22 ноября, так и не успев оказать существенную помощь губернаторам, Сахаров был застрелен в губернаторском доме в Саратове эсеркой А.А.Биценко, и его сменил генерал-адъютант К.К.Максимович.

Необычайную храбрость и хладнокровие в эти судьбоносные дни проявил новгородский губернатор остзейский немец Оттон Людвигович Медем (1896—1907), – по характеристике Кошко, горячий русский патриот и государственник. Он любил и где-то даже поэтизировал русского крестьянина, знал его жизнь и умел с ним разговаривать. Чем больше была опасность, тем меньше мер предосторожности он принимал каждый раз, выезжая к демонстрантам один, без всякой охраны, в стареньком дребезжащем тарантасике, и ужасно сердился, если его сопровождала полиция. Он входил в самую середину толпы, раскланивался перед народом, снимал фуражку и тихим голосом с немецким акцентом начинал говорить. Всё это в сочетании с бледной внешностью производило на людей неизгладимое впечатление, толпа постепенно переставала галдеть и молча выслушивала губернатора.

Граф был принципиальным юдофобом, никогда ничего не покупал у евреев и категорически не рекомендовал это делать и другим. Но когда после смерти своего родственника, женатого на еврейке, он стал наследником майората, то вопреки своим принципам, не признававшим брак с еврейкой достойным настоящего остзейца, отказался от миллионного наследства в пользу вдовы и её детей. Свой отход от священных принципов Оттон Людвигович объяснил тем, что вдова за многие годы замужества утратила свои еврейские качества, и было бы несправедливо лишать её и её детей средств к существованию.

Военному губернатору Приморской области В.Е.Флугу (1905—1910) пришлось оправдывать своё звание и участвовать в подавлении не только рабочих выступлений во Владивостоке, но и восстаний солдат и матросов. В 1907 году, во вторую годовщину Манифеста о свободе, эсеры подняли мятеж на миноносцах «Скорый», «Сердитый» и Бодрый» Тихоокеанского флота, а матросы с крейсера «Аскольд» отказались стрелять по ним. Растерявшиеся было власти сумели организовать оставшиеся верными правительству части и подавить восстание. Губернатор объяснял причины восстания в подрывной деятельности эсеров-максималистов и в слабой работе местного жандармского сыска.

Интересное отношение к революционным событиям продемонстрировал командующий Киевским военным округом генерал Драгомиров. Незадолго до японской войны в Киеве произошли студенческие беспорядки, и власти обратились к Драгомирову с просьбой выделить войска для их подавления. Драгомиров отказал, заявив, что его солдаты с мальчишками не воюют. Тогда с этой же просьбой к нему обратился Николай II. Драгомиров организовал осаду Киевского университета по всем правилам военной науки. Он везде расставил войска и артиллерию, а потом телеграфировал царю: «Войска в полной боевой готовности. Орудия на местах. Неприятеля не видать».

С.В.Любичанковский делает любопытный вывод: первая русская революция оказала на работу губернских аппаратов России самое оздоровляющее влияние. Противостояние власти и революционных масс вскрыло всю пагубность бюрократической административной машины и открыло шлюзы для её критики. Причём критика велась не только слева, но и внутри самого чиновничьего аппарата, – главным образом со стороны самих губернаторов, высших чиновников губернских правлений и даже министерств.

Со стороны чиновников более низшего звена этот процесс вызвал обратную реакцию: они стали создавать свои корпоративные объединения, чтобы противостоять задувшим по империи свежим ветрам обновления. Возникла идея создания Всероссийского союза чиновников. Прикрываясь лозунгами служения народу и идеями, близкими кадетской партии, чиновники на самом деле главной своей задачей видели защиту своих корпоративных интересов от посягательства начальства.

Председатель Совета министров С.Ю.Витте увидел в такой организации серьёзную опасность государственной идее и принял против неё крутые меры, потребовав от чиновников дать подписку о неучастии во Всероссийском союзе. Идею корпоративного союза вроде бы торпедировали, но чиновничество стало организовываться нелегально и стихийно72.

Тамбовскому губернатору Н.П.Муратову (1906—1912) пришлось «воевать» с «зеркалом русской революции» Л.Н.Толстым – вернее, с последствиями его смерти похорон. Уход в 1910 году великого писателя из жизни сопровождался массовыми демонстрациями и выражением признания заслуг Толстого в деле просвещения России и его критики церкви и государства. Сам царь Николай выразил «душевное сожаление о кончине великого писателя, воплотившего… в творениях своих образы одной из славных годин русской жизни».

Николай Павлович был глубоко не согласен с такой оценкой и в доказательство своей позиции приводил сочинения Толстого «Письмо к фельдфебелю», Памятка солдата», «Памятка офицеру» и «Николай Палкин и две войны», в которых писатель обрушился с оскорбительной критикой на церковь, Синод и государственную власть. Губернатор призывал общество не проводить каких-либо мероприятий, связанных со смертью писателя, которые, по его мнению, использовались фактически для подрыва власти и существующего строя. Примечательно, что Муратов оказался единственным губернатором и высокопоставленным чиновником, который пошёл против позиции своего правительства, и практически не был поддержан.

Острая борьба развернулась вокруг выборов моршанского предводителя дворянства К.А.Бенкендорфа. Губернатор использовал и свой административный ресурс, и правила политической борьбы, появившиеся в России после революции 1905 года, чтобы не допустить Бенкендорфа, главного «толстовца» Тамбовской губернии. Выиграв эту борьбу, Муратов проиграл её тамбовскому дворянству, которое убедило МВД России в необходимости «убрать» Муратова из Тамбова.

Николая Павловича перевели в соседнюю Курскую губернию73.

…Российским губернаторам приходилось защищать государство не только от подрывной деятельности революционеров, но и подавлять крупные восстания, каким явилось, например, восстание в Северо-Западном крае 1863 года.

Подавлял восстание уже знакомый нам граф М.Н.Муравьёв, получивший за это от императора Александра II титул «Виленский», а в советской истории – прозвище «Вешатель». Петербургская аристократия в именины графа поднесла ему в подарок икону. Военному губернатору Санкт-Петербурга (1861—1866), графу Рымникскому, князю Италийскому, генерал-адъютанту, генералу от инфантерии, внуку А.В.Суворова Александру Аркадьевичу было тоже предложено участвовать в этом подношении, но он отказался, сказав, что не может сделать чести такому людоеду, каковым, на его взгляд, был граф Михаил Николаевич.

Поступок «гуманнейшего» генерал-губернатора вызвал возмущение А.В.Никитенко, занесшего 16 ноября 1863 года в свой дневник следующую запись:

«О, гуманнейший генерал-губернатор! Как вы глупы! Неужели вы думаете, что бунты могут быть укрощаемы гуманными внушениями…? …О, гуманнейший генерал-губернатор! Разве вы не знаете, что наказание действительное только может укрощать некоторых, а не то, которое преступник выбрал бы для себя?»

И далее Никитенко критикует Суворова за его слишком либеральные действия, которые только подрывают авторитет полиции, потакают преступникам и мошенникам и усложняют жизнь честных петербургских жителей, и называет его слабоумным господином, ищущим популярности.

Александр Васильевич, уже 150 лет тому назад подметивший характерные черты поведения русских либералов, писал: «Нынешние крайние либералы со своим повальным отрицанием и деспотизмом просто страшны. Они в сущности те же деспоты, только навыворот…»

Какую свободу проповедуют они, спрашивает Никитенко и отвечает: